Несколько слов о биографии писателя: Галина Семёновна родилась 6 ноября 1943 года в Балахтинский районе Красноярского края. Начальное образование получила в своей же деревне. Семилетнее - в деревне Грузенке и среднее - в Тюльковской школе. Закончила заочное отделение Енисейского пединститута и работала в это время старшей пионервожатой в школе г. Норильска. Некоторое время. проживала в Ермаковском. Здесь родился ее сын, Кирилл Сафонов - в настоящее время популярный актер театра и кино. Перестроечное время застало семью во Львове. Выживать было сложно, семья приняла решение и, как пишет сама Галина: «С 1998 года разбрелись кто куда: столица, заграница». Все эмоциональные стрессы благодатно легли на творческую душу Галины Семеновны, книги выходили одна за другой. В настоящее время Г. Сафонова – член Союза русскоязычных писателей Израиля, пишет и об Израиле, но, по сути, является деревенским писателем Сибири. На сегодняшний день жизненное кредо Галины Сафоновой: - «Тороплюсь писать, издавать, раздавать – вдруг не успею сама или читающие не успеют».          Предлагаем вашему вниманию отрывок из новой книги. Если вас заинтересовало, вы можете обратиться в центральную библиотеку, сектор краеведения, и прочитать продолжение в электроном варианте.                                                Галина Сафонова                                                           Город детства Немного о многом: Повесть посвящена болезненному вопросу – детскому сиротству, полному и социальному. Автор имеет право на поиски путей решения неразрешённого вопроса в родной стране, на понимание и изложение его, на осуждение и оправдание. Опыт жизни с чужими детьми был в двух поколениях их рода. Теперь он есть и лично у неё. Первая часть Кротость и смирение Слава детей – родители (Псалом 126-3) В последние годы два имени неотступно ходят за мной: Пелагея и Таисия. На кого из женщин ни гляну, выпрыгивает одно и то же: «Нет, не Пелагея. Нет. Не Таисия». Вокруг настоящее, с алгоритмами и экспериментами, недосягаемыми уму и сердцу, а эта парочка из вчера монолитом сидит во мне. Такая у меня миссия, что ли - личности запоминать. Потом ударяться о них. Они могут всплывать передо мной всегда и везде: ночью, днём, на прогулке, на работе... Происходит трансформация внутри меня под меня, под моё понимание и накладывание трафаретов на других людей. Идёт сравнение, сопоставление, узнавание, так вырисовываются личности. От утраты бездуховных - духовно беднею. С духовными расту, поднимаюсь. С душевными греюсь. При трудно разрешимой чьей-то судьбоносной ситуации они говорят во мне, как когда-то говорили наяву: - Милушка, ягодка моя сладенькая, где же ты так извазякалась? В какой луже притулок нашла? На одну минутку отвернулась, – приговаривала бабуся, с любовью глядя на дитя. - Чё ты, милая подруга, на все лады мило распелась. Бяги, девчонку обмывай. Грязь уже подсыхать начала, - торопила Таисия свою соседку-подружку Пелагею. Судьбой сведённые, детьми свезённые, лихом сторонки своей лишённые, в городской жизни они, как два пересаженных дерева, старались прорастать и вместе учились новому. - Твоя правда, Тасенька, побягу, а то дочка придёть, гляня, улякнётся - дитя сваго не узная, - отозвалась та голосом, без какого бы то ни было волнения, но встала проворно, поторапливаясь. Жила она вольно. Не боясь, не трясясь, вся нараспах. Жизнь - правдой прошитая, добром выстеленная даёт ей такую открытость. - С молодятами мне повезло. Чё гневить судьбу. Воркуют себе голубочками, деток, знай, мне подкидывают. Скоро твоих догонят. Все есть, хоть и чижало работать приходится. С моим приездом, так семья стала полная, как крестьянская: батька, матка, детки большенькие, меньшенькие, и я вот с имя вся такая правильная, - сказала и на последнем слове задумалась. За свою спокойную жизнь с детьми Пелагея несказанно благодарна мужу Ивану: «По гроб жизни не забуду его слова. Пока не помер, всё учил меня и учил смиряться. Много пудов соли он съел со мной. С рождення я была крутого карахтера. Сенечка узду накидывал ради дочки нашей. Вот и сгодилась теперь его наука мне: «В большой семье жить – с каждым дружить». - Твоя дочь мягкого норова, не ругается. И с зятем тебе повезло. Мой бы пришиб меня, если б внучок вымазался так-то. За любое ослушание – всем наказание, без разбору. Болезный человек, что тут скажешь. Живём с головами, втягнутыми в плечи. Обида у него на людей быстрая, - с жалью в голосе проговорила кроткая Таисья. - Обиженные, как нищие, завсегда будуть. Нам из-за них не жить таперича, чё ли? - Светлые души к свету тулятся, а по нём кожан раз жалейка плача. - Дочка твоя, бедолажная, от него плача. Ён улыбочку натягне, прям пряник медовый, а сам жодного человека не любить. - Бога любить. И Катю мою любить. - Кабы веровал и любил, не был бы таким чугунноголовым. - Ой, Пелагеюшка, страшно так-то. - Мало голова чугунная, так и лоб ишшо медный. Такое сравнение сразит наповал любого. Так называют в народе тех, кто в мозгах каждый день вынашивает обвинения. Все виноваты, но не он. Ему хоть в лоб, хоть по лбу – всё едино. Внутреннее его состояние портретную идентичность вырисовывало. Коренастый. Плотный. С крупной головой, лысеющей с макушки, седеющей с висков. На округлом лице – раскосые глаза-щёлки. При улыбке не закрываются, при обиде не расширяются. Девичьи ресницы, как застыли. Глаза без морганий живут. Говорливый лишь нос: думает - ноздри втягиваются, обижается - раздуваются. Когда нос каменеет, перед броском на кого-то, означает - «поберегись». Это научились распознавать даже дети. Всё лицевое обозрение чуть оживало при «белоскальной» улыбке, намеренно нацепленной, чтобы привлечь или завлечь кого. Лицевая иконостась свидетельствовала о полном безразличии. Сердце-чугун, кому он что может отдать? Никому. И рядом с таким человеком доживала свой век Таисия, с детских лет жившая в кротости. Красота её молодости прописалась на её лице навсегда. Деревня говаривала: «Тася наша заморожетая лицом, расхлябатая телом». Тело её изношено крестьянской работой, руки-жилы говорили о тяжёлом напряженном физическом труде. К старости стала щупленькой, маленькой, голова-луковка. С затянутым хвостиком седых волос всегда была покрыта голубеньким полушалочком, отчего из глаз уходила старческая муть и взгляд оживал. Свет души со светом дня казали доброго человека: - Када детки маленькие, рот не закрываем. А када вырастають, на замке держим. - Спасибо, навчились к старости, не открываем, - отозвалась Пелагея, незаменимая помощница своим детям. - Нам вдругорядь дадено испытать материнство. Как заберутся внучатки перед сном в мою постельку покувыркаться, всё перепутають, разбросають. Уйдуть, а я закопаюсь в запахи их детства и сплю сном праведника. - Мы так-то можем тока днём, когда одни дома, - после сказанного Тасенька как-то неестественно ужалась. Стала ещё меньше. Пелагея погладила её по сухонькому плечику, обняла. Молча, сидели. Молча, плакали, скорее всего, от раннего вдовства своего. Хрупкие плечики Тасеньки были надёжным крылом для дочери и дарительницей-сказительницей для внучат. Её тихие слова правды несли усмирение и для зятя. Кротостью своей она поражала его. Остановится перед ней, как вкопанный, глаза впялит в неё и лицом мягшает. Может, и он, как Пелагеюшка, услышит, поймёт, научится обуздывать свой бешеный норов. И всё в семье сладится. Смирение и кротость этих женщин, безропотно выполняющих свою миссию на земле, стали портретными масками для матерей всех времён. Приложи на любую, и ты увидишь…